Всё о жизни чайных дракончиков - Уайт-Смит Нелл

– А зачем Эйде признак ликры, который у нее и так есть? – спросил я на автомате, но, оглянувшись на мчавшуюся по кругу девушку, все понял. Молодой механик, однако, моего озарения не заметил и, опустив взгляд себе по ноги, признался:

– Ну, – щеки Дейрана при этом слегка порозовели, – ну, конечно, изначально у нее не имелось своего признака скорости. Я помню, что мы познакомились с ней, когда она была совсем крохой, а я чуть постарше. Она в тот день плакала, потому что ее не взяли на занятия. Тогда она еще не знала, что из-за ликры. Но она все равно бегала. Каждый день. Потом мы чуть подросли, я достал для нее у своего мастера ликровую ракушку. Такую… крошечную штучку, она насыщает внутри себя какой-то один признак до очень высокой концентрации, его можно впрыснуть себе. Держится недолго, но на день-другой хватает.

– Ах вот что там у нее на цепочке! – догадался я.

– Да, это стало ее талисманом, – признался Дейран.

– Эти штуки дорогие?

– Тогда (я учился на ликровых дел механика) у мастера их сотни хранились, валялись просто так – их очень несложно делать, но сейчас их оборот жестко ограничен из-за нечистоплотных дельцов, и, получив такую, можно задорого продать на черном рынке.

Вспомнив распорядителя, я невольно скрипнул зубами, но поскольку говорить, что ракушку Эйда отдала зазря, я, само собой, Дейрану не хотел, то поспешил перевести тему:

– Так… ты с младых ногтей занимался должностным подлогом?

– Главное, что Эйду приняли на обучение в спортивный дом, и с тех пор она больше никогда не плакала, – ответил Дейран, уже не стесняясь улыбки. – Ликровый признак – это ведь такая мелочь, мастер, ее недостаток скоро стал всем известен, но у огромного количества механоидов признак скорости насыщается в родной ликре, а меж тем у них нет и сотой доли чутья и воли к победе, какие заложены в Эйду, вот и все.

– И ты уже в детстве это знал? – чуть укорил я его.

– Да я как-то всегда это знал, – светло вздохнул в ответ Дейран, – всегда. Никакая часть нашего тела не делает нас теми, кто мы есть. Ничто в отдельности вообще не делает и не может сделать нас самими собой. Я всегда хотел, чтобы Эйда бежала, чтобы Кейрра оставалась свободной. Может, – он резко опустил голову, спрятав лицо в ладонях, – мастер, может быть так, что я одновременно люблю двух механоидов?

– Я не исключаю, что ты одновременно любишь два своих проекта, Дейран. И не умеешь отделять свою любовь к проекту от того, на ком проект реализуется.

Мои слова прозвучали как-то слишком спокойно и как-то слишком холодно. Юноша поднял на меня взгляд и пристально посмотрел. Так мы, глядя друг на друга, провели некоторое время.

– Я хочу очистить ликру Чая, сбросив на изначальные, родные признаки, – перевел разговор Дейран. – Я… знаете, я, – он снова отвел взгляд, и я понял, что парень опять сейчас заговорит о том, что глубоко его трогает, – так сильно хотел помогать кому-то. Исправлять то, что сломано, но мне всегда казалось мало просто чинить механизмы. Мне хотелось приводить в порядок ошибки, возникающие между ликрой и… ну… этой штукой, которая делает нас чем-то большим, чем то, из чего мы состоим.

– Признаком эмерджентности, – сформулировал я то, что он описал. Дейран улыбнулся:

– Душой.

– Слушай, – предложил я ему, – думаю, нам нужно запустить Чай непосредственно к Кейрре, и я бы мог перебраться к ним, пока не наладим насыщение.

– Нет-нет! Исключено, – при этих словах Дейран окончательно скинул с себя всякую мечтательность. – Он умудряется все вокруг себя делать ядовитым, и Кейрра не может в этом находиться всю ночь. Тем более что она носит ребенка.

– Ты такой молодец, Дейран, что вспомнил об этом, но она его всю свою жизнь, видимо, будет носить, поэтому ориентироваться на это никакого смысла нет. Когда-то нужно уже делать следующий шаг: пусть она и Чай со мной вместе по очереди находятся в какой-то емкости с новой пустой ликрой. Вдруг появится чайный признак? Не сразу, но, – я снова посмотрел на светлый хвостик Эйдераанн, словно маятник на часах самой жизни, мотающийся из стороны в сторону, – но шаг за шагом они добьются этого. Кто знает – вдруг даже и без меня – просто за счет необходимой фильтрации чайного раствора, ведь чай-то, по сути, – та же сушеная ликра, а если еще точнее – сушеный чайный ликровый признак.

Дейран вздохнул и снова опустил голову. Мимо нас, словно отлетевший от ветки механический лист, вниз пролетел Пирожок. Он катал очередную свою добычу и постепенно изучал маховый полет.

– Как у этого кота вообще появились крылья? – наконец озвучил я всякий раз поднимавшийся во мне вопрос, проследив за тем, как юноша дернулся к парапету и убедился, что котик приземлился безопасно. Обернувшись, он мне ответил:

– Это я сделал. Как-то… ну, просто так получилось. Спину все равно пришлось протезировать, ну я и… немного увлекся.

– А с Кейррой у вас тоже так? Просто как-то так вышло и ты увлекся?

– Ну да. Я раньше никогда не задумывался о том, почему я поступаю так или иначе, просто делал. Но сейчас… Меня, знаете… мучает один вопрос: а что, если я в реальности действительно никого не люблю?

– Ты и…

Я попытался понять, что именно за чувство сейчас родилось у меня в груди и завладело моей душой. Оно казалось мне карим, терпким, глубоким, но я не мог дать ему одно из каких-то заранее заготовленных имен вроде грусти или радости. Скорее, оно походило на ощущение длинной дороги, когда свет бесконечной вереницы фонарей отражается в окнах трамвая, по очереди приближаясь, освещая их и уходя в небытие, когда ты чувствуешь, что вокруг разворачивается твоя история, что ты – словно герой повествования или пьесы, застыл в задумчивости, пока оркестр сообщает зрителям правильное настроение музыкой. И ты понимаешь, что твоя роль и твое долженствование сейчас, что само твое место – оставаться недвижным в вагоне, скользящем сквозь снег, смотреть за окно и чувствовать, что повествование твоей жизни, как янтарные пятна фонарного света, проносится мимо тебя в особенном ритме замершего времени.

Я очнулся от мыслей и договорил:

– Мой мальчик, ты не обязан кого-то любить. В мире вообще нет чувств, которые ты, или я, или кто-то другой обязан испытывать, и, Сотворитель свидетель, пойми: обязанности чувствовать не существует. Ты не можешь обещать любить, или презирать, или гневаться всю свою жизнь. Ведь чувства всегда возникают и исчезают помимо наших желаний. Главное – отдавать себе отчет, что́ именно и к кому ты испытываешь, чтобы не обманывать того, другого, чтобы никто и никогда не сломал своей жизни из-за того, что ты назвал любовью простое желание помочь.

– Мне кажется, – иронично отметил Дейран, оторвавшись от перил и приблизившись ко мне, – что вы неравнодушны к Эйде, с романтической стороны.

И, ну что же, он не ошибся. Я посмотрел на то, как Кейрра делает неуверенные, буквально сантиметровые шаги в сторону ободряющего ее Эйхнара, пока Эйдераанн отдыхает после тренировки, прогуливаясь по стадионной дорожке.

– Ну… это такое… мимолетное чувство, ближе к яркому очарованию, в нем нет глубины… Оно, дай ему пару недель, пропадет без всякого следа, я даже не хочу на нем задерживаться. Жалко, конечно, что ты никак не хочешь посмотреть выше ее ног, но знаешь, – цокнул я языком, положив грустно на лапы голову, – в любви есть такая подлость: ты постоянно любишь не тех и не так, как тебе этого хочется.

Глава двадцатая: про чай

Мы все меняемся. И это часть жизни. Жизнь изменчива, как изменчив в действительности чай. Я часто упоминал, что чайный дракончик находится в чайнике или чашке затем, чтобы вкус чая оставался неизменным на протяжении всего вечера, но, на самом деле, это не так. Далеко не так. Глубоко не так. Насыщенно – не так.

Чайный дракончик остается внутри чайника или чашки для того, чтобы чай изменялся синхронно тому, как во время чаепития изменяетесь вы сами: мы немного корректируем и температуру, и насыщенность в зависимости от того, как идет беседа, какое настроение у гостей, как быстро или как медленно чай пьется. И именно из-за этого выверенного изменения всем кажется, что дракончики поддерживают чай таким же, каким его заварили.